Как вышло, что она защемлена в тиски?

Что сделала она в лесах, у льдов истока,

Среди долин, чтоб пасть так шумно и глубоко?

Ее могущество, величье, доброта —

Все рушится; она коварством в плен взята;

Она вздувается, как мех, где ветры злятся,

И голоса ее от ужаса дробятся.

Все здесь падение, крушенье, гибель, тьма

И хохот, как у тех, кто вдруг сошел с ума.

154

Ничто не выплыло, нет ничему спасенья; И, напрягая грудь в шальном круговращенье. Река, устав лететь все ниже по камням, Предсмертный рокот шлет к далеким небесам. Тогда над хаосом, столпившимся в нианне, Встает, — рожденная всем тем, что есть в пучине От мрака, ужаса, что душит и гнетет, — Сквозная радуга, сверкание высот.

Коварна бездна, тверд утес, волна лукава,

Но ты от бурных вод берешь рожденье, Слава!

ПОСЛЕ БОЯ*

Мой доблестный отец, чей взор так кроток был.

Однажды с вестовый, которого любнл

За храбрость дерзкую и рост его огромный.

По полю проезжал верхом, порою темной.

Меж трупами бойцов. Уже померкнул день.

Вдруг шорох слышится... Там, где сгустилась тень.

Испанец полз, солдат на армии разбитой.

Тащившийся с трудом и кровью весь залитый.

Хрипя в агонии и ие надеясь жить.

Он тихо умолял: «Пить! Ради бога, пить!»

Отец, оборотись к гусару-вестовому,

Со своего седла снимает фляжку рому

И говорит: «Возьми! Пускай напьется он!»

И вот, когда гусар, услышав новый стон,

Нагнулся, — раненый, похожий на араба,

Хватает пистолет рукой худой и слабой

И целит в лоб отцу, «Каррамба!» процедив.

И выстрел прогремел, мгновенно шляпу сбив.

Отпрянул конь назад, как будто от удара.

«Дай все ж ему глотнуть!» — сказал отец гусару.

Песни улиц и лесов 1865

ГОЛОС ФЛОРЕАЛЯ*

О друзья, победа с нами! Рано, лишь забрезжил день. Составляю я стихами Самый свежий бюллетень.

Гору сделаю ступенью, Чтобы песнь была слышна. Забросала всех сиренью Победившая весна.

Туфельки надела Жанна, Не боится стужи злой. Голубой, благоуханный. Ходит ветер надо мной.