Не проявляет он почтения к догме и в своих произведениях на библейские сюжеты. Его подход и здесь риторичен: поэт с большим драматизмом излагает эпизоды из священного писания, но дает им новое аллегорическое значение, иногда чуть ли не враждебное духу Библии. Например, он излагает предание о взятии Иерихона, стены которого по воле бога рухнули от звука боевых труб, но первая же строка стихотворения полностью меняет смысл легенды: «Гремите ночь и день, о трубы мысли гневной!» Не вера, а мысль, точнее, вера в могущество свободной человеческой мысли сокрушит, как утверждает поэт, твердыни мракобесия и тирании. В другом стихотворении, рассказывая о том, как взгляд божьего ока неотступно преследует и мучит злодея Каина, Гюго красноречиво озаглавливает этот рассказ «Совесть», переводя его смысл из религиозно-мистического плана в нравственно-аллегорический.

Один из поэтических шедевров Гюго — стихотворение «Спящий Вооз», где разработан сюжет о браке праведного старца Вооза с бедной вдовой Руфью. Здесь нет моральной аллегории, но узко религи-

15

озный смысл эпизода и здесь не остается самодовлеющим — он растворяется в великолепной картине одухотворенной природы, которая торжествует совершающееся на земле событие:

И ночь была — как ночь таинственного брака; Летящих ангелов в ней узнавался след: Казалось иногда — голубоватый свет, Похожий на крыло, выскальзывал из мрака.

Сверкали искры звезд, а полумесяц нежный И тонкий пламенел на пажити безбрежной. И, в неподвижности бессонной замерев,

Моавитянка Руфь об этом вечном диве На миг задумалась: какой небесный жнец Работал здесь, устал и бросил под конец Блестящий этот серп на этой звездной ниве ?

В глазах простой женщины, героини стихотворения, грозный и мрачный ветхозаветный бог предстает в наивном и поэтическом облике небесного жнеца, оставившего в поле свой сияющий серп после трудового дня. В этом образе лишний раз проявляются черты художественного мышления Гюго-романтика — и живое чувство природы, и стремление проникнуться народным восприятием мира.