121

Хоть небо знойное дышать ей ие давало, Как будто каторжник, она пешком шагала. Озиоб ее трепал; худа, бледна, мрачна, В солому сгнившую валилась спать оиа, К забитой Франции взывая в час полиочный. Потом ее в подвал швырнули одиночный. Болезнь ей грызла жизиь, ио в душу мощь лила, Суровая, оиа твердила: «В царстве зла, Лакейства, трусости — какой пример народу, Коль женщина умрет за право и свободу!» Услышав хрип ее, держать боясь ответ, Струхнули палачи (не устыдились, нет!). Декабрьский властелин* ей сократил изгнанье: «Пусть возвращается — тут испустить дыханье». Сознанья ие было; ум светлый изнемог. В Лионе смертный час настал. Ее зрачок Погас и потускнел — как иочь, когда без силы Дотлеют факелы. Неспешно тень могилы Холодной пеленой легла иа бледный лик. К ией старший сын тогда, чтобы в последний миг Поймать хоть вздох ее, хоть взор ее беззвездный, Примчался... Бедная! Ои прибыл слишком поздно. Оиа была мертва: убита сменой мук; Мертва — не ведая, что Франция вокруг, Что иебо родины над нею — в теплом свете; Мертва — предсмертный бред заполнив криком:

«Дети

И гроб ее никто ие смел почтить слезой На погребении.

Теперь, прелаты, в строй! Сверкайте митрами в церковной тьме, ликуйте И славословием в лицо господне плюйте!

122

НАРОДУ

Безмерный океан с тобою схож, народ!

И кротким может быть и грозным облик вод;

В ием есть величие покоя и движенья;

Его смиряет луч и зыблет дуновенье;

Он — то гармония, то хриплый рев и гром;

Чудовища живут в раздолье голубом;

В ием созревает смерч; в нем тайные пучины,

Откуда и смельчак не выплыл ни единый;

На нем как щепочка любой колосс земли;

Как ты — насильников, крушит он корабли;

Как разум над тобой, над ним маяк сверкает;

Он — бог весть почему — то губит, то ласкает;

Его прибой — иа слух как будто стук мечей —

Зловещим грохотом звучит во тьме ночей,

И мнится, океан, — как ты, людское море, —

Сегодня зарычав, все разворотит вскоре.