Деяиья черные, что мрак хранит ночной,

Подъем и спад пучин, что рвутся, пасть разинув,

Пигмеи, что подкоп ведут под исполинов, —

Все силы зла, каким порой названья нет,

Не страшны были ей. За мглою зла и бед

Светился ей творец, строитель дня иного,

И вера юною в ней воскресала снова.

Свободы факелы стремясь раздуть сильней,

Она тревожилась за женщин и детей

И шла к трудящимся, их ободряя в горе:

«Жизнь тяжела теперь, но станет лучше вскоре;

Вперед же!» И она уверенно несла

Надежду всем. Она апостольшей была

И вместе — матерьк гаких нам тоже надо,

Чтоб кротче иас учить среди земного ада.

Ей самый мрачный ум доверчиво виимал;

Заботливая, шла она в любой подвал,

Где нищета жила средь голода и дрожи:

Больные, старики на их убогом ложе

И безработные с угрюмой их тоской.

Чуть при деньгах, она широкою рукой

Несла их беднякам, как бы сестра родная;

А без. гроша сама, — шла, сердце отдавая.

Любовь — как солнцу блеск — была ей врождена;

Считала род людской своей семьей она

И человечеством своих детей считала.

119

Она прогресс, любовь и братство возглашала, Страдающих зовя в сияющий простор!

За преступленьями такими — приговор.

Спаситель общества, и церкви, и порядка*

Ее в тюрьму швырнул. Но пить ей было сладко

Желчь с губки*; был ответ улыбкой тихой дан.

Пять месяцев прошло: грязь, полумрак, туман;

Тюремщики; порок, дерущий смехом глотку;

Хлеб черный, что швырком летит через решетку;

Забытость... И она Добру учила зло —

И воровство и блуд внимали ей светло.

Пять месяцев... Затем солдат (не удостою

Назвать его) пришел с дилеммою такою:

«Признайте новый строй — и выйдете на свет

(От веры отступись); не то пощады нет:

Ламбесса! * Выбор — ваш». И был ответ: «Ламбесса»

Назавтра, скрежеща, железная завеса

Ворот раздвинулась; фургон вкатил на двор.

«Вот и Ламбесса...» Был спокоен светлый взор.

В тюрьме той многие томились беззаконно —

Борцы за право... Всех не втиснешь в гроб фургона,