690

трудов. Его книгу «Размышление о греческой истории» перевел Радищев (1773). Д'Ольбах — Гольбах Поль (1723—1789) — философ-материалист, автор трактата «Система природы» (1770), П считал его типичным мыслителем XVIII в.

Барон д'Ольбах, Марле, Гальяни, Дидрот,
Энциклопедии скептической причет (III, 219)

Вольтер Франсуа Аруз (1694—1778) — французский писатель, драматург, философ и публицист. Был автором ряда исторических трудов. «Историей Карла XII» (1731) Вольтера П пользовался в то же время, когда работал над седьмой главой (в связи с сочинением «Полтавы»). П назвал Вольтера «наперсник государей, идол Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения». Гельвеций Клод Адриан (1715—1772) — французский философ-материалист, автор трактатов «О человеке» (1773), «Об уме» (1758) и др. П называл Гельвеция «холодным и сухим» (XII, 31). Локк Джон (1632—1704) — английский философ, один из основоположников сенсуализма. Фонтенель Бернар Бовье (1657—1757) — французский философ-скептик, автор «Разговоров о множестве миров» (1686), русский перевод которых (А. Кантемира) в XVIII в. был запрещен синодальной цензурой. Дидрот (вернее, Дидро) Дени (1713—1784) — французский философ, руководитель «Энциклопедии». П исключительно точно охарактеризовал эволюцию философских воззрений Дидро в послании «К вельможе»: «То чтитель промысла, то скептик, то безбожник» (III, 218). Ламот — вероятно, Ламотт Гудар Антуан (1672— 1731) — французский литератор, появление его имени в этом ряду труднообъяснимо. Гораций — см. с. 587. Кикерон — Цицерон Марк Туллий (106—43 до н. э.) — римский оратор и политический деятель. У П встречается в ЕО и написание Цицерон (8, I, 4). Приведенная в седьмой главе транскрипция имени — возможно, указание на чтение Цицерона в подлиннике, а не во французском переводе. Если учесть, что в первой главе автор крайне уничижительно отозвался о латинских знаниях Онегина, то это делается особенно интересным. Лукреций Кар (98—55 до н. э.) — римский философ-материалист и поэт.
Смысл составленного П перечня знаменателен, прежде всего, обширностью, а также ориентацией на философскую, историческую и публицистическую литературу и почти полным отсутствием художественных произведений. Бросается в глаза архаичность состава: в списке нет ни одного писателя XDC в., современника П и Онегина, нет таких естественных, казалось бы, имен, как Б. Констан, Гизо, Прадт (Гизо, Вальтер Скотт, Беранже, а в черновиках — Прадт будут даже в дорожной библиотеке графа Нулина). Онегин предстает как любитель скептической и атеистической философии, погруженный в XVII в., — характеристика неожиданная и интересная, особенно если учесть, что в другом варианте П подчеркнул связь героя с XIX столетием.
Следующий вариант библиотеки дал Онегину полное собрание новейших и чисто литературных произведений: поэмы Дж. Байрона, «Мельмот-скиталец» (см. с. 614), «Рене» Ф. Р. де Шатобриана, «Адольф» Б. Констана, «весь Вальтер Скотт» (среди зачеркнутого есть и «Коринна» Ж. Сталь) (VI, 439) —


691

почти исчерпывающий список вершинных явлений европейского романтизма первой четверти ХIХ в.
В окончательном тексте XXII строфы все перечисление было заменено ссылкой на Байрона («Певец Гяура и Жуана») и обезличенным указанием на «два-три романа, в которых отразился век». Эта последняя характеристика исключала «Мельмота-скитальца» и романы Вальтера Скотта, заставляя полагать, что в кабинете Онегина Татьяна читала «Рене» Шатобриана и «Адольфа» Констана.
Библиотека Онегина должна была раскрыть перед Татьяной его душевный мир. Колебание П между «библиотекой XVIII в.» и современными книгами, возможно, объясняется строками из «Романа в письмах»: «Чтение Ричард<она> дало мне повод к размышлениям. Какая ужасная разница между идеалами бабушек и внучек. Что есть общего между Ловласом и Адольфом?» (VIII, 47—48). Ту же мысль высказал Вяземский в предисловии к своему переводу «Адольфа» (сам Вяземский, посвятив этот перевод П, свидетельствовал о многочисленных своих беседах с автором ЕО об «Адольфе»; возможно, что совпадение мыслей — их результат): «Адольф в прошлом столетии был бы просто безумец, которому никто бы не сочувствовал».
Значение «Адольфа» для характера Онегина не только в том, что современный человек показан в романе Констана эгоистом, но и в разоблачении его слабости, душевной подчиненности гнетущему бремени века. Титанические образы привлекательного романтического зла, которые «тревожат сон отроковицы» (3, XII, 6), сменились обыденным обликом светского эгоизма и нравственного подчинения ничтожному веку. О значении «Адольфа» для творчества Псм.: Ахматова А. «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина // Ахматова А. А. О Пушкине. М., 1989. С. 51—89.

XXIV, 11—12 — Москвич в Гарольдовом плаще, / Чужих причуд истолкованье... — В черновых вариантах осуждение Онегина было высказано в еще более резкой форме: «Москаль в Гарольдовом плаще», «Шут в Чайльд -Гарольдовом плаще», «Он тень, карманный лексикон» (VI, 441). Взгляд на Онегина как на явление подражательное, не имеющее корней в русской почве, высказанный в XXIV строфе, в резкой форме утверждался И. В. Киреевским в статье «Нечто о характере поэзии Пушкина»: «Вот Чильд Гарольд в нашем отечестве, и честь поэту, что он представил нам не настоящего; ибо, как мы уже сказали, это время еще не пришло для России, и дай Бог, чтобы никогда не приходило.
Сам Пушкин, кажется, чувствовал пустоту своего героя и потому нигде не старался коротко познакомить с ним своих читателей. Он не дал ему определенной физиономии, и не одного человека, но целый класс людей представил он в его портрете: тысяче различных характеров может принадлежать описание Онегина» (Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979. С. 53).

XXV, 2 — Ужели слово найдено? — Слово здесь означает разгадку шарады, что в таком употреблении является галлицизмом: le mot de 1'enigme.


692

XXVI, 10 — В Москву, на ярманку невест! — В «Путешествии из Москвы в Петербург»- (1834) П писал: «...Москва была сборным местом для всего русского дворянства, которое изо всех провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга. Во всех концах древней столицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками» (XI, 246).

11 — Там, слышно, много праздных мест. — Праздных здесь: вакантных. Выражение «праздное место» — канцеляризм, употреблявшийся при заполнении вакансий, поэтому здесь звучит иронически.

XXVII, 11 — Московских франтов и цирцей... — Цирцея — волшебница, персонаж «Одиссеи» Гомера; здесь: кокетка.

XXVIII, 5 — «.Простите, мирные долины. .» — Прощание Татьяны с родными местами сознательно ориентировано драмы Шиллера «Орлеанская дева» в переводе 1824):
Простите вы, холмы, поля родные; Приютно-мирный, ясный дол, прости; С Иоанной вам уж боле не видаться,
Навек она вам говорит: прости.
(Жуковский. Т. 3. С. 19.)

XXXII, 1 — В возок боярский их впрягают... — Возок боярский — экипаж, составленный из кузова кареты, поставленного на сани.

6 — Сидит форейтор бородатый. — Свидетельство патриархального уклонения Лариных от требований моды: форейтор должен был быть мальчиком, модно было, чтобы он был крошечного роста (см. с. 563).

XXXIII, 4 — Философических таблиц... — Поясняя этот стих, Б. В. Томашевский писал: «Судя по рукописям, Пушкин имел в виду книгу французского статистика Шарля Дюпена „Производительные и торговые силы Франции" (1827), где даны сравнительные статистические таблицы, показывающие экономику европейских государств, в том числе и России» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. М.; Л., 1949. Т. 5. С. 600—601). Дюпен Шарль (1784—1873) — математик, экономист и инженер. Книга Дюпена вызвала отклик в иронических стихах П. А. Вяземского, которые, видимо, послужили П первым источником сведений о ней. В дальнейшем она энергично пропагандировалась Н. А. Полевым и обсуждалась в русской журналистике (обширный материал, комментирующий отклик П в ЕО на книгу Дюпена, см.: Алексеев. С. 119—126). Здесь, в частности, содержится характеристика


693

строфы XXXIII: «Несомненно, что „расчисления философских таблиц", на которые намекал Пушкин, и в его понимании относились не столько к „улучшению шоссейных дорог", как предполагал Н Л. Бродский, сколько к тому времени, когда у нас наконец будут „раздвинуты" границы „благого просвещенья" Пессимистические прогнозы и горькие расчеты Пушкина относятся не к перспективе русского технического процветания, — картину будущего он рисует бодро и уверенно, — а к его ожиданиям более широких прав, которые когда-нибудь, со временем получит у нас „просвещение"» (Алексеев. С. 122). Тот же автор показывает, что стихи «Мосты чугунные чрез воды / Повиснут звонкою дугой» (VI, 446) и «...под водой / Пророем дерзостные своды» имеют реальное основание: «В первом номере „Московского телеграфа" за 1825 г. сообщалось: „Висячие мосты входят в общее употребление В Петербурге сделан такой мост через Мойку. В Англии остров Англезей соединен с твердою землею таким мостом" < .> В Англии, сообщал тот же „Московский телеграф", ревностно „принялись <. .> за подземную дорогу, которая будет прокопана под Темзою"» (Алексеев С. 126). Несмотря на ироническое начало и концовку, строфа, бесспорно, связана с размышлениями П о роли технического прогресса в будущем России и представляет своеобразную утопию-миниатюру.

XXXIV, 1 — Теперь у нас дороги плохи. — Тема дорог занимала в русской литературе еще с «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева особое место. Дороги были предметом постоянных забот администрации, на них в первую очередь обращали внимание во время ревизий и высокопоставленных посещений. Однако именно в их состоянии с предельной наглядностью обнаруживался принцип бюрократического управления: забота о внешнем, которое может привлечь внимание начальства, и полное равнодушие к сущности дела. Несмотря на огромные финансовые затраты и жертвы (при непрерывно разъезжавшем по России Александре I дорожная повинность превратилась в настоящее бедствие, причину разорения тысяч крестьян), дороги приводились в порядок «для начальства» и были в другое время в ужасном состоянии. Ср : «Поехавши из Петербурга я воображал себе, что дорога была наилучшая. Таковою ее почитали все те, которые ездили по ней вслед Государя. Такова она была действительно, но на малое время» (А. Н Радищев «Тоска»)

XXXIV строфа в стилистическом отношении построена на эффекте столкновения резко ощущаемых как контрастные лексических групп, европеизмов — «аппетит», «прейскурант» (показательно, что в черновом варианте «аппетит» выделен подчеркиванием как чужое слово) и антипоэтической бытовой лексики — «клопы», «блохи», «колеи», «изба» и пр. Лексика второго рода вызвала протесты Ф. В. Булгарина в известной рецензии-доносе на седьмую главу: «Мы никогда не думали, чтоб сии предметы могли составлять прелесть поэзии», — писал Булгарин о «картине горшков и кастрюль et cetera» из XXXI строфы. И тут же: «Поэт уведомляет читателя, что:

694

На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают»
(Северная пчела 1830 №35)

XXXV, 1 —4 — За то зимы порой холодной Дорога зимняя гладка — См. с. 541.

5 — Автомедоны наши бойки — Автомедон - возница Ахиллеса из «Илиады» Гомера, здесь (ирон.): извозчик, кучер.

8 — В глазах мелькают как забор. — Примечание П: «Сравнение, заимствованное у К", столь известного игривостию изображения. К** рассказывал, что будучи однажды послан курьером от князя Потемкина к императрице, он ехал так скоро, что шпага его, высунувшись концом из тележки, стучала по верстам, как по частоколу» (VI, 195). П, видимо, имеет в виду рассказы известного автора комедий и фантастических вымыслов А. Д. Копиева, хотя подобные же рассказы приписывались и другому известному «поэту лжи», князю Д. Е. Цицианову. О Цицианове его родственница А О Смирнова-Россет писала, что он «сделался известен» «привычкой лгать в роде Мюнхаузена» (Смирнова-Россет. С. 27). Вяземский, вспоминая невероятные рассказы Цицианова, упоминает и о поездке его курьером от Екатерины к Потемкину (Вяземский. С. 112). Рассказы эти, видимо, были известны и П. См. комментарий Б. Л. Модзалевского в кн.: Дневник Пушкина (1833— 1835 гг.) М; Пг, 1923. С. 291.

14 — Семь суток ехали оне. — См. с. 540.

XXXVI, 5 — Ax, братцы! как я был доволен... — П выехал из Михайловского в Псков в сопровождении фельдъегеря утром 5 сентября 1826 г и 8 сентября прибыл в Москву.

6—8 — Когда церквей и колоколен Открылся предо мною вдруг! — Подъезжающему к Москве в пушкинскую эпоху прежде всего бросались в глаза многочисленные церковные главы, придававшие городу неповторимый облик. В начале 1820-х гг. в Москве считалось 5 соборных церквей, приходских, кладбищенских и других православных — около 270 (в 1784 г их было 325, но пожар 1812 г. привел к сокращению числа), иноверческих — 6. Кроме того, в черте города было расположено 22 монастыря, в каждом было по нескольку церквей (в таких, как Вознесенский, Симонов, Донской, Новодевичий — 6—8; см.: Альманах на 1826 для приезжающих в Москву. . М., 1825. С. 19—20) Столь же характерной чертой было обилие зелени.

XXXVII, 2 — Петровский замок... Казаковым в 1776 г. (нынешний вид — результат перестройки 1840 г.),находился в 3 верстах от Тверской заставы на 1826 для приезжающих в Москву... С. 33) и был местом остановки



695

императора и его сбить! при приезде из Петербурга. После отдыха следовал церемониальный въезд в Москву. «Дубрава», упомянутая в первом стихе, — роща вокруг дворца, оставшаяся со времен Петровского монастыря, на земле которого был выстроен дворец.
Ларины въезжали к Москву по Петербургскому тракту.

4—14 — Напрасно ждал Наполеон... Глядел на грозный пламень он. — Войска Наполеона вошли в Москву через Дорогомиловскую заставу. У Камер-коллежского вала Наполеон тщетно ожидал депутации с ключами города. После того как пожар охватил весь город и пребывание в Кремле сделалось невозможным, Наполеон перенес свою резиденцию в Петровский дворец.

XXXVIII, 1 — Прощай, свидетель падшей славы... — П называет Петровский дворец свидетелем падшей славы Наполеона. Ф. В. Булгарин придрался к этому стиху и обвинил П в недостатке патриотизма: «Читатель ожидает восторга при воззрении на Кремль, на древние главы храмов Божиих; думает, что ему укажут славные памятники сего Славянского Рима — не тут-то было. Вот в каком виде представляется Москва воображению нашего поэта:
Прощай, свидетель падшей (?) славы (????)»

(Северная пчела. 1830. № 39). Вопросительными знаками Булгарин заставлял предположить, что выражение «падшая слава» относится к России. По условиям журнальной полемики 1830 г. П не мог отвести в печати этого обвинения, высказанного к тому же не прямо, а в форме ядовитого намека. В защиту П энергично выступала его приятельница Е. М. Хитрово, слово которой, как родной дочери фельдмаршала М. И. Кутузова, имело в этом щекотливом вопросе особый вес. В письме (видимо, к редактору «Русского инвалида» А. Ф. Воейкову), она писала: «...размышления автора о Петровском замке были оценены [читателями] как имеющие величайшее значение. И в самом деле, у какого русского не забьется сердце при чтении этих строк:
Но не пошла Москва моя
К нему с повинной головою»

(Наст. изд. С. 466—467).
Маршрут движения Лариных по Москве — см. с. 513.

3—4 — ...Уже столпы заставы /Белеют... — При въезде в город проезжающие должны были задержаться у заставы, состоявшей из шлагбаума и будки часового, где записывались их имена и надобность, по которой они приехали. Ларины въезжали через Тверскую заставу (на Петербургской дороге), которая находилась в районе нынешнего Белорусского вокзала. Во время их приезда в Москву на этом месте уже строилась Триумфальная арка (в память прибытия победоносной гвардии; гвардия прибыла из Франции в Петербург морем, а позже — триумфальным шествием в Москву), далеко еще не законченная. Столпы заставы — видимо, колонны Триумфальной

696

арки. В настоящее время Триумфальная арка перенесена на Кутузовский (быв. Дорогомиловский) проспект.

6 — Мелькают мимо будки... — В полосатых деревянных будках находились нижние чины полиции, будочники.

7 — Мальчишки, лавки, фонари... — Тверская была одной из наиболее оживленных торговых улиц тогдашней Москвы. Мальчишки — рассыльные из магазинов. Фонари — улицы освещались масляными фонарями, которые устанавливались на полосатых столбах; с наступлением темноты зажигались, а утром гасились специальными служителями. Фонари давали весьма тусклый свет.

8—10 — Дворцы, сады, монастыри, / Бухарцы, сани, огороды, / Купцы, лачужки, мужики... — Дворцы — Тверская принадлежала к аристократическим улицам Москвы. Ларины проехали, в частности, мимо дворца Разумовского. Монастыри — следуя по Тверской, Ларины проехали мимо Страстного женского монастыря, расположенного в глубине нынешней Пушкинской площади. Построенный в 1614 г., монастырь был окружен кирпичной стеной. Остальную часть нынешней Пушкинской площади занимали монастырские земли: сады, огороды. Бухарцы — так называли в Москве продавцов восточных товаров, привозимых из Средней Азии. В 1820-е гг. были в моде восточные дамские шали, покупаемые у бухарцев. Мужики — здесь: уличные торговцы, разносчики уличных товаров.

11 — Бульвары, башни, казаки... — Во второй половине XVIII в. по приказу Екатерины II были снесены стены Белого города и на их месте образовано кольцо бульваров. Башни — устремленные вверх заостренные башни составляли характерную черту городского профиля Москвы, отличая ее от Петербурга. Уже ансамбль кремлевских башен задавал определенный тип московского городского пейзажа. Но и в других частях города организующими центрами застройки были церкви с пиками колоколен. Казаки — здесь: конные рассыльные.

12 — Аптеки, магазины моды... — Аптеки выделялись двуглавыми позолоченными орлами, составлявшими их вывески. Магазины моды располагались на Кузнецком мосту (см. с. 513).

13 — Балконы, львы на воротах... — Львы на воротах — геральдические животные, поддерживающие герб владельца дома. (См.: Лукомский В. К., Типольт Н. А. Русская геральдика, руководство к составлению и описанию гербов. Пг., 1915. С. 3). Такие «львы» имели условно-геральдический вид, нередко очень далекий от внешности обыкновенных львов, и окрашивались в цвета гербов. «Львов на воротах» не следует смешивать с мраморными львами, которые ставились на крыльцах особняков (на одном из таких львов


697

всадника»). В «Словаре Пушкина» такое смешение произведено. Львы на крыльце не имели геральдического значения и изображали натуральных, а не условных животных.

14 — И стаи галок на крестах. — Ср.: «...услышал я также забавный анекдот о том, как Филарет (московский митрополит. — Ю. Л.) жаловался Бенкендорфу на один стих Пушкина в „Онегине", там, где он, описывая Москву, говорит: „и стая галок на крестах". Здесь Филарет нашел оскорбление святыни. Цензор, которого призвали к ответу по этому поводу, сказал, что „галки, сколько ему известно, действительно садятся на крестах московских церквей, но что, по его мнению, виноват здесь более всего московский полицмейстер, допускающий это, а не поэт и цензор". Бенкендорф отвечал учтиво Филарету, что это дело не стоит того, чтобы в него вмешивалась такая почтенная духовная особа» (Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. М., 1955. Т. 1. С. 139—140).
Московский пейзаж описан в ЕО значительно подробнее, чем петербургский, на фоне «однообразной красивости» (V, 137) которого подчеркивается пестрота московских видов. Последнее достигается целью контрастных соседств: «дворцы» — «лачужки», «монастыри» — «магазины моды», «будки» — «огороды», «львы на воротах» — «стаи галок на крестах». Отстраненность повествователя в изображении московского пейзажа объясняется тем, что он лежит и вне «петербургского» мира Онегина, и вне «деревенского» мира Татьяны.

XXXIX. XL — Сдвоенный номер строфы не означает реального пропуска каких-либо стихов — он создает некое временное пространство, поскольку между временем действия данной строфы и предшествующей прошел «час другой» (2).

3 — У Харитонья в переулке... — Московские адреса обозначались по церковным приходам. С. А. Рейсер в кн. «Революционные демократы в Петербурге» (Л., 1957) приводит образцы петербургского адреса («А спросить об них у Аничкова мосту, подле гауптвахты, в доме Зимина, входя из Садовой улицы во двор на правой руке во втором жилье первый из подъезда ход» — указание на церковный приход отсутствует); ср. московское («На Арбате, в Трубниковом переулке, в приходе Спаса на Песках, дом Богословского» или: «Близ Поварской в Трубниковском переулке, во приходе Рождества, что в Кудрине, в доме Евреинова» — Там же. С. 137). Дома в приходе церкви св. Харитония были знакомы П по детским воспоминаниям. Переехав осенью 1800 г. в Москву (из Петербурга), Пушкины «поселяются в доме Волкова» (ныне д. № 7 по Чистопрудному бульвару и № 2 по Большому Харитоньевскому пер.). В 1801 г. семья переехала «на квартиру в доме кн. Н. Б. Юсупова» (флигель, ныне не существующий, при д. № 17 по Большому Харитоньевскому пер.). В 1803 г. они переехали «в дом гр. П. Л. Санти» (ныне не существующий, находившийся на месте домов № 8 по Большому Харитоньевскому пер. 4 и № 2 по Мыльникову


698

пер. (Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина / Сост. М. А. Цявловский. М., 1991. С. 20—21).

10 — С чулком в руке, седой калмык. — Мода иметь в доме слугой мальчика-калмыка относится к XVIII в. Ко времени приезда Лариных в Москву мода эта устарела, состарился и слуга-калмык. С чулком в руке... — Лишь в немногих богатых домах имелся специальный швейцар. Обычно его функцию выполнял кто-либо из дворовых слуг, занимавшийся в то время каким-либо домашним рукоделием.

13 — Старушки с плачем обнялись... — Ср.: «Все родственные, как встречи, так и проводы из далека приехавших или далеко отъезжавших родных в те времена сопровождались слезами, что ныне повывелось за редкими исключениями. Были ли тогда чувствительнее, любили ли родных больше — трудно решить. Всего вернее, что эту восторженность при свидании и грусть при прощании поддерживала затруднительность сообщений и потому неуверенность когда-либо свидеться» (Селиванов. С. 163).

XLI, 1 — Княжна, топ angel — «Pachette!» — Алина! — Комический эффект возникает из-за смешения «французского с нижегородским»; к сугубо русскому уменьшительному имени Паша прибавился французский уменьшительный же суффикс -ett. Ср.: «Сашинет» в «Войне и мире» (т. 2, ч. IV, гл. 11). Интересный пример проникновения таких выражений в язык француза: Жозеф де Местр, говоря о Прасковье Головиной, именует ее «la comtesse Pache Golovine» (Religion et moeurs des Russes, anecdotes recucilles par le comt Josephe de Maistre et le P. Grivel, S. J. Mises en ordre et annotees par le P. Gagarin, S. J. Paris, 1879. P. 126). Де Местр воспроизводит форму имени, услышанную им в петербургских салонах.
Строфа построена как перебивы жеманной речи «московской кузины» («Ей богу сцена из романа», «Кузина, помнишь Грандисона?») и нарочито бытовых интонаций старшей Лариной.

12 — В Москве, живет у Симеона... Столпника на Поварской ул.
Видимо, в приходе Симеона

13 — Меня в сочельник навестил... — Сочельник — день накануне праздников Рождества или Крещения. Разговор Лариной и княжны Алины происходит в конце января — феврале 1822 г. Следовательно, «Грандисон» посетил княжну относительно недавно — в конце декабря 1821 г. или в начале января 1822 г.

XLIII, 7 — И ранний звон колоколов... — К заутрене звонят в 4 часа утра. Петербург будит барабан, Москву — колокол (см. с. 579).

XLIV, 11 — А я так за уши драла! — Отсылка к «Горю от ума»: «Я за уши его дирала, только мало» (д. III, явл. 10).


699

XLV, 11 — И тот же шпиц, и тот же муж... — Мода на маленьких комнатных собачек восходит ко второй половине XVIII в. Особенно ценились собачки возможно более миниатюрные — шпицы и болонки. Дамы держали их в гостиных на коленях. Существовали специальные «постельные собачки», которых клали в кровать. Молчалин, желая польстить старухе Хлестовой, подчеркивает малый рост ее собачки: «Ваш шпиц, прелестный шпиц; не более наперстка» (д. III, явл. 12). Крылов в басне «Две собаки» изобразил «Жужу, кудрявую болонку», которая лежит на мягкой пуховой подушке. Мода эта была в России утверждена примером Екатерины II: «...входила государыня; за нею иногда калмычек и одна или две английские собачки» (Брусилов Н. П Воспоминания // Помещичья Россия... С. 14; ср. «белую собачку английской породы» в «Капитанской дочке» — VIII, 371). В начале XIX в. эта мода держалась еще в провинции и в кругах, тянущихся за уходящей модой («постельный» шпиц упомянут в «Графе Нулине» — именно он разбудил служанку). В столицах и в высшем свете этой моды придерживались лишь старухи. П вводит упоминание шпица как признак неподвижности застывшего быта московского общества.

12 — А он, все клуба член исправный... — Член Английского клуба, привилегированного закрытого заведения, основанного в 1770 г. Доступ в клуб был затруднен, и членство являлось знаком принадлежности к коренной барской элите. Несмотря на высокую плату («Избранные вновь в члены платят 100 руб., а потом уже в следующие годы 50» — Альманах на 1826 для приезжающих в Москву... 1825. С. 48), добиться избрания было вопросом не денег, а признания в мире дворянской Москвы.

XLV—XLIX — Несмотря на очевидную ориентацию П на изображение Москвы в комедии «Горе от ума», тон седьмой главы существенно отличается от тона комедии. Формально («по календарю») действие происходит в 1822 г., но время описания сказалось на облике изображаемого мира: это Москва после 14 декабря 1825 г., опустевшая и утратившая блестящих представителей умственной жизни. Не случайно в XLIX строфе упомянуты Вяземский и любомудры — деятели культуры, уцелевшие после декабрьского разгрома.
Показателен новый подход П к интеллектуальному уровню Татьяны: в пятой главе подчеркивалась ее наивность, приверженность к «простонародной старине»; интеллектуальной элитарности Онегина противопоставлялись нравственная чистота и народность этических принципов героини. Умственный приоритет оставался за Евгением, нравственный — за Татьяной. В седьмой главе автор сливает интеллектуальные позиции — свою и Татьяны. Общий разговор в гостиной для нее «бессвязный пошлый вздор». Чтобы «занять душу» Татьяны, необходима беседа Вяземского — одного из умнейших людей эпохи и, в данном случае, авторского двойника (см. с. 702).

XL VI, 2 — Младые грации Москвы. Выражение «грации Москвы» — понятное читателям тех лет ироническое прозвание, смысл которого раскрывается следующим образом- Елизавета Ивановна Нарышкина «была по-