Предыдущая Следующая
290
Христос»1.
Грядущее новое обновление — «это человечество сплавившееся — Христос, это его
второе пришествие...»2.
Весь этот круг представлений определил вдумчивое и серьезное отношение Пушкина
1830-х гг. к теме Христа и христианства (ср. разработку этой проблемы в
«Тазите» и ряде лирических произведений). Однако не было никаких сомнений, что
любое литературное изображение Христа вызовет возражения духовной цензуры. Даже
невинный стих «И стаи галок на крестах» в седьмой главе «Евгения Онегина»
вызвал со стороны митрополита Филарета жалобу Бенкендорфу на оскорбление
святыни3.
Пушкин оставил замысел неоконченным4. Тем не менее реконструкция как «Повести
из римской жизни», так и пьесы об Иисусе существенна, поскольку вводит нас в
важные и до сих пор еще мало исследованные стороны мышления поэта в сложную
эпоху 1830-х гг. Побочным результатом исследования является то, что
обнаруживается еще одна глубинная связь творчества Достоевского с пушкинской
традицией.
Глубокая связь «Повести из римской жизни» с «маленькими трагедиями», давшая
возможность А. А. Ахматовой прозорливо определить жанр этого произведения как
«прозаическую маленькую трагедию»5, не просто позволяет реконструировать с
помощью «римской повести» замысел об Иисусе, но и дает основания для некоторых
реконструкций самой этой повести. Бросается в глаза структурный параллелизм
между последней «ночью» Петрония и «Пиром во время чумы»: пир на краю гибели —
жажда наслаждений, гедонизм, эпикурейство перед лицом смерти, героический
стоицизм человека, утратившего веру во все ценности, и — в итоге — суровый
голос христианского проповедника. Вряд ли Пушкин собирался включить в свою
повесть сцену смерти Петрония, и заключительная ремарка «Пира во время чумы»:
«Пир продолжается. Председатель остается погруженный в глубокую задумчивость» —
вполне вероятная модель завершения «Повести из римской жизни».
Определенный интерес представляют гипотетические размышления над образом
«раба-христианина», повествователя, речь которого составляла идейный и сюжетный
центр повести. Здесь возможны два варианта: общая тенденция произведений 1830-х
гг. — от ряда неоконченных повестей до «Капитанской дочки» — сводилась к
введению повествователя, резко отчужденного от исторических событий, свидетелем
которых он является. В данном случае это, в частности, заставляет предполагать,
что раб-повествователь не был христианином в момент распятия и просветился лишь
под влиянием Предыдущая Следующая
|